четверг, 31 марта 2016 г.


Она сидела у окна и курила трубку.
Рыжая, растрепанная, с родинкой на носу и обкусанными ногтями.
Ветер задувал занавески и играл колечками дыма. Она щурилась, и лучики морщин разбегались по конопатому лицу пыльными дорожками.
Она носила растянутые джемпера и дышала дешевым алкоголем.
А я... А я считал ее самой прекрасной женщиной на Земле.

В семь не умерли от рыбьего жира перед завтраком, в десять не были сожраны монстром из шкафа, в семнадцать не повесились, глядя, как пишут не нам глупые нежности. Семнадцать лет, не часов, конечно. В двадцать пять, наверное, все кризисы переживём, мировые, личные. Живучие, очень живучие. Жаль, что никчёмные.

Мы же не здоровые как космонавты. Мы даже не здоровые как призывники. Нас уже привозили в травму интересно покалеченными, чем попало накачивали, зашивали, пересобирали без лишних деталей. И один хирург говорил не дёргаться, если еще дорога рука, а одна старая селёдка не пускала в кабинет, хотя кровь со лба текла так, что ресницы склеивались. На здоровый образ жизни смотрим с уважением, но тоже издалека, так что болели, болело, будет еще болеть. У волка боли, у медведя боли, иногда пытались аж помереть от смешного чего-нибудь, типа гастрита особо острого, в глазах пропадала картинка, и живот вспарывало раскалённой ложкой, и лежали, мокрые, слабые, вывернутые наизнанку. Ревели, хихикали, выдыхая говорили тем, кто сидел рядом — зато ощущения какие! какой опыт! а ты и не знаешь как это, лошара! — и замолкали, вдыхать учились. Те, кто был рядом, считали наше чувство юмора чувством полного идиотизма и разводили нам порошки, поджимая губы.

Мы не то чтобы поняли что-то там про любовь. То родину были готовы продать за родинки на плече, то добирались от одного чувства к другому автостопом, на попутных кроватях. Влюблялись как и все, быстро, пара часов, неделя, сразу до гробовой доски, каждый раз до гробовой доски и честно не понимали, про каких это бывших нас спрашивают, кто там вообще был-то? Не было никого, только ты. Подхватывать с полуслова, приходить мириться сразу — уже не до гордости, ездить на тот край света за твоим любимым Бальзаком, сутками нежничать в одеялах до голодного обморока, давать свою — свою! — чашку, которая почти святыня, никому и никогда. Что значит "ты со всеми так", кто такие все? Я не их люблю, а тебя. А потом как-то раз не прийти в девять, остаться работать, сбросить вызов, сбросить вызов, сбросить, сколько можно, получить "с кем ты, какого хрена" — восемь вопросительных, шесть обвинительных — и понять, что вот и гробовая доска, что домой не хочется до стекла в горле. Значит, не то самое. Мы знаем о любви всё, мы ничего не знаем о любви.

Мы совсем не умеем жить про большие деньги, да и просто про деньги не всегда получается. Научились не тому, ни факультета экономики в анамнезе, ни еще каких кружков кройки и нытья. Зато профессор говорил, читая наши работы — страшного мастерства достигают некоторые дети вопреки образованию — и мы сияли. Страшным мастерством сейчас можно заработать на съёмную кв с душем на кухне и растворимый кофе — но ещё не самый плохой. И если вдруг нас решат уйти, то недели на три сбережений хватит, а дальше будем сушить сухари и кормить кошкой собаку, а в июле ещё и черника растет, в августе арбузы из клеток воровать можно, друзья, опять же, котлетами подкармливают, ноги не протянем.

Мы, наверное, счастливые. Кто бы мог подумать. Недавно оказалось, что со счастьем там тоже всё просто. Не когда хорошо, весело, пьяно — а когда смерти в эту секунду нет. Разбитая губа — счастье. Новые ключи в кармане — счастье. Сообщение от понятно кого — счастье. Потерянное пальто — счастье. Билет до моря — счастье. Заявление по собственному — счастье категорическое.
И год впереди високосный, достать чернил и выпить, не плакать же, в самом деле.
И никчёмным нам вполне есть к чему жить.

понедельник, 28 марта 2016 г.

Знаешь, я видел Бога.
Бог был маленький, взъерошенный и небритый. Кусал ногти и болтал ногами - сидел на водосточной трубе.
В мятой рубашке и дешевых китайских сандалиях.
Смотрел на меня совсем не по-божески: с какой-то грустной ухмылкой.
И скукой, наверное.
Я подошел к нему и сел рядом.
- Бог, - хрипло мне протянул сигарету.

Больше никто не сказал ни слова.

Словно взъерошенные воробьи, мы сидели на водосточной трубе втроем: я, Бог и сигаретный дым.
Солнце садилось.
Если хочешь о важном — давай о важном.
Хотя это понятие так двояко.
Одиночество — вовсе не так уж страшно,
Страшно в 21 умереть от рака.
Страшно ночью не спать от грызучей боли,
Что вползает под кожу и ест с корнями,
А ты роешь могилу от слов: "Уволен",
Или "Лучше остаться с тобой друзьями".
Говоришь, как пугающи предпосылки
Неизбежности рока, судьбы, удела?
Страшен выбор — идти собирать бутылки,
Или сразу идти на торговлю телом.
Говоришь, нет квартиры в многоэтажке,
Платежи коммунальные шею душат?
А когда-то хватало малины в чашке
И оладушек бабушкиных на ужин.
Говоришь, что вокруг — дураки и драмы,
Что в кошмарах — тупые пустые лица.
Страшно — в девять ребенку лишиться мамы!
Страшно — маме ребенку не дать родиться!
Страшно видеть, как мир в себе носит злобу,
Как друзья обменялись ножами в спину.
Если хочешь о важном — давай о добром.
Как быть добрым хотя бы наполовину?
Как найти в себе силу остаться честным,
Ощутить в себе волю, очистить душу?
Правда, хочешь о важном? Садись.
Чудесно, что ты еще хочешь слушать
У неё были волосы цвета степного льна
и глаза, светло-серые, острые, точно сталь…

…Мы деревню разграбили. Выжила лишь она,
почему пощадили девчонку – никто не знал.
«Отведём к атаману… уж очень красива, жаль.
Только руки скрутите как следует, за спиной».

У неё под ресницами блеском гнездилась сталь,
опустив их, она бормотала:

«хочу домой».

До ближайшей таверны – полдюжины дней пути:
через сумрачный лес и болотистые холмы
на скрипучей телеге награбленное везти,
шаг за шагом по землям тумана и полутьмы.

Холодело, смеркалось.

Девчонка упрямо шла,
тяжело, спотыкаясь, с опущенной головой.

Мы легли на привал, от костра отступила мгла,
и затих приближавшийся с севера волчий вой.
Не притронувшись к хлебу, напрягшись и не дыша,
неподвижно сидела, как статуя у огня,
а в раскрытых глазах кроме стали была – душа,
и душа эта горьким отчаяньем жгла меня.
Атаману игрушка на несколько страшных дней…
Что?
О чём я… жалею? Эй, жалость прогнать долой!

…Вдруг услышали мы в расступившейся тишине
громким всхлипом

«прошу вас… пожалуйста… я… домой…»

Мы смотрели на пленницу, громом раздался смех,
а она всё стонала, и голос срывался в вой;
одинокая, светловолосая, против все:

«я прошу вас… домой… отпустите меня домой».

Наш главарь хохотал:

«Что? Домой? Небеса и ад!
Я своими руками прикончил твою семью,
а твоя деревенька давно сожжена дотла…
Пискнешь, шлюха, ещё – не побрезгую и убью».

* * *

И девчонка затихла на несколько долгих дней.
Лён волос перепутался, кожу покрыла пыль…
В эти дни я, признаться, не думал почти о ней,
лишь ночами порой над привалом, срываясь, плыл
хриплый шёпот о доме, о матери и семье,
кто-то гаркал спросонья «заткнись ты уже!» в ответ.

Почему этот голос так крепко засел во мне,
тихий голос о доме, которого больше нет?

* * *

В тот последний рассвет я стоял на часах один,
было тихо и холодно, я начинал дремать…

Разбудил меня шорох, раздавшийся позади.
Над погасшим костром всколыхнулась слепая тьма,
на секунду опешив, достать не успел я нож,
что-то тёплое быстро прижалось к моей груди.

Это враг
пропустил
приготовиться к смерти…

Но

«это я… не буди их, пожалуйста, не буди…»

Наша пленница плакала возле моей щеки.
Плохо ноги связали? Ушла бы, ещё чуть-чуть…

«отпусти… ты же можешь? прошу тебя, помоги,
я потом… я потом отплачу тебе, отплачу!»

Хрип в груди, холод рук, исхудавших плечей изгиб,
сиплый голос, надломленно-жалобный и больной.

И она мне шептала: «пожалуйста, помоги»,
и она мне шептала:

«я просто хочу домой…»

Я стоял без движения, словно оцепенев,
никогда не жалевший, не помнящий, как щадить,
я стоял и молчал, не отталкивая и не
понимая, откуда такое в моей груди.

Оттолкнуть,
отпустить,
закричать,
разбудить ребят?
Что за чёрт, и чего она хочет,
зачем ко мне?
Отпустить – это значит сгубить самого себя…

Этот хрип, этот шёпот…
на сердце – мешком камней.

Я толкнул её в плечи.

Мой голос мне изменил,
когда я закричал: «просыпайтесь! Побег! Побег!»
А она поднялась и упала опять без сил.

И была это самая жалкая из побед.

Главарю искусала запястья, как дикий зверь,
и смеялись разбойники, стоя вокруг кольцом.
И главарь бормотал:
«я… убью… не уйдёшь теперь!»

Зарычав, она плюнула прямо ему в лицо.

* * *

Кровь на листьях и мхе.

«Торопиться придётся нам.
Берегли… а зачем?
Да сейчас не об этом речь.
Без подстилки останется нынче наш атаман.
Через час выдвигаемся, парни.
А тело – сжечь».

Как солома, легко запылала копна волос,
пламя раны закрыло и тоненьких рёбер ряд.
Дым над лесом повис, точно матовое стекло…

Кто-то сплюнул: «поганая. Только кормили зря».

* * *

Выходили из леса под рокот глухой грозы,
скоро город и отдых.
Вину утопить в вине…

Только чудился даже в грозе мне её призыв,
только что-то шептало: отныне покоя нет.
Ветер вихрями холода сердце моё настиг.
Что за чёрт? И куда подевался рассудок мой?
В вое ветра мне слышался тихий и горький крик:

«умоляю… домой…

отпустите
меня
домой».
А потом – день на двадцатый голодовки - ставишь последний крестик в пустое окошечко. Все. Конец.
И конец падает на тебя всем своим концовым тельцем: над костлявыми ножками высится надутым шаром огромный животина. А вокруг – какие-то фантики, пачки, бутылки, обертки…

Падаешь на кровать. Человек-клубок. Человек-дурак. Человек-желудок. Ревешь побитой шлюхой. Ненависть, отвращение, жалость к себе… Страх.
Знаешь, когда приходят в голову все эти байки с форумов голодающих, становится действительно страшно: лечили мужика водой и воздухом, а он колбасы копченой испробовать изволил. И все. Крышка. Капут.
Не откачали.

А потом – минут через пять или семь - кусаешь руки до крови. И смеешься: все, конец. От страха почему-то часто смеются. Когда твои внутренности раздирают тысячи лапок, пронзая вспышками боли каждый блядский нерв.
Вытираешь сопли рукавом, хватаешь воздух, падаешь с кровати. Ползешь.

Знаешь, это забавно выглядит: дрыщина с животом-колоколом. Дрыщина налево – колокол налево. Дрыщина направо – колокол за ним. Занавес.

В такие моменты действительно хочется жить. И с учебой сразу как-то терпимо выходит, и все Пашки-Васьки из головы вылетают. Все как-то «так» и «пустяки».
А он – фаянсовый, блестящий, холодный – троном в углу стоит. А на нем – она. Вся из себя: ручки-веточки, скулы-горы, глазища-океаны. Пальчиком манит.

- Ну же, го. Один раз – не пидорас.
- Ну го.

Склоняешься над унитазом, ревешь белугой. О, пироженки пошли. С мармеладками были, оказывается. Жрал – не заметил. Сгущенка? Охуеть. Дайте две. Еще и с колбаской? Красавчик.
Она заботливая: на корточки рядом села, за волосы держит. Душевненько все. Романтика.

Стираешь желчь с подбородка. Семечки всякие из зубов выковыриваешь. Ох, заебись. Полегчало сразу. Живот под ребра спрятался, руки в креме, в волосах куски Докторской, тушь по мордасам растеклась.

- Жвачку?
- Давай.
- Ты милый.
- Ты тоже ничего.

Целует. Одежда на кафеле, ноги над раковиной, унитаз - рупором для стонов.
А потом это входит в привычку. Просто ведь: съел – проблевался. Вкусненько, без калорий.
Ты – два пальца в рот, она – два пальца в тебя.

- Ну же, не заморачивайся. Один раз в недельку – можно.
- А телки с ТА говорили, что хуево это все кончается.
- Пиздеж и провокация. Они слабовольные просто, а ты красавчик.
- Окаюшки. По пироженке?
- Го.

Знаешь, что значит «работать на унитаз»? Хех.
«Раз в недельку – можно». Или два. Или три. Или двадцать.
Желудок ревет постоянно. Кажется, выучил уже все симфонии урчания. Жрешь все: масло, муку с сахаром, сырую картошку. Два пальца в рот, вытереть кровь с липких ладошек, замазать звездочки сосудов тоналкой… Она слизывает кровь с изрезанных бедер. Ты – запиваешь чипсы колой. Освежитель воздуха пахнет сиренью. Она – освежителем.

- Я же лучше Аньки.
- Ага.

Она меняется на глазах: желтые ногти на исцарапанных пальчиках, красные отекшие щеки вместо скул, над щеками – складки потекшей туши. Целовать уже совсем не весело: разит, что глаза слезятся. Признаться боишься. Совестно как-то.
Чипсы уже не те, а жрать хочется постоянно. Она совсем за собой не следит: крошатся зубы, лезут волосы, лоб – россыпью прыщей. «Любовная лодка разбилась о быт».

- Ты почему такой грустный?
- Знаешь, может, расстанемся?
- Хуй.

На языке – шипы-накрутки. Глотать больно, блевать – еще больнее. Жопа растет. Ненависть к себе – тоже. Она смеется.

- Что, Аньку вспоминаешь?
- Да идите вы обе…
- По пироженке?
- Го.

Тренажеры, пробежки, плаванье. Ночью – к холодильнику. Замкнутый круг.
Она висит на моей шее, а я – над унитазом.

- Знаешь, ты раньше был таким романтичным.
- По пироженке?

«Ну же, го. Один раз – не пидорас».

понедельник, 14 марта 2016 г.



Вот книга жизни - смотри скорее, 
работа, школа и детский сад. 
В четыре варежки руки греют, 
а в шесть - подпалины в волосах. 
В двенадцать снова принёс четверку, 
в пятнадцать гром за окном гремит, 
в семнадцать хоббиты, эльфы, орки, 
бежать, срываться, стучать дверьми. 
На той странице - мотало, било, 
бросало на остриё меча...
На этой - сохнут еще чернила. 
В ней нету "было", в ней есть "сейчас".
На этой - сонный июньский город, 
нырять, дрожать в ледяной воде, 
кататься в парке, мотаться в горы, 
быть всюду, вместе...

...и быть нигде.
Когда не пахнут степные травы, 
не греют мысли и блеск лучей, 
когда внутри - остывает, травит
когда ты словно другой, ничей, 
и тускло светят в дворах и кухнях 
все те, кто может еще светить, 
когда ты знаешь - всё скоро рухнет, 
исчезнут в дыме твои пути, 
когда всё счастье ушло куда-то, 
кусками рушится личный мир...

...Вломи себе по башке лопатой. 
И от меня кочергой вломи. 

Дай в лоб с размаху, сойди с уступа, 
не клейся, словно дешёвый рис. 
Бывает пусто - но стисни зубы, 
не трусь, одумайся, соберись. 
Проснись с рассветом, смотри - в пожаре 
рисует солнце свои черты.

Мир очень старый и мудрый парень. 
Он видел кучу таких, как ты.

Не нужно мерить судьбу шагами, 
и ждать удачи ли, власти ли. 
Для тех, кто сдался - мир словно камень. 
Для тех, кто верит - он пластилин. 
Не прячься серой угрюмой тенью, 
не шли надежды в металлолом. 
Твое упрямое Восхожденье 
стоит и ждет за любым углом.
Ты можешь ждать, сомневаться, греться, 
бояться, волосы теребя. 
Но как-то раз в беспокойном сердце 
проснётся кто-то сильней тебя. 
Потащит, грубо стащив с порога, 
скрутив реальность в бараний рог. 
Смиренным нынче - одна дорога. 
Таким как ты - миллион дорог. 

Вот книга жизни - мелькают строчки, 
не видно, сколько еще страниц. 
Одно я знаю, пожалуй, точно - 
глупей нет дела: трястись за дни. 
Ужасно глупо - всё ждать чего-то, 
гадать, бояться, не спать, не жить...

...Нырять в хрусталь, в ледяную воду, 
где камни острые, как ножи. 
Бежать в автобус, занять оконце,
 жевать сосиски и хлеб ржаной, смотреть, 
как вдруг на закате солнце 
тебя окрасило рыжиной, 
гулять по Спасу, писать баллады, 
тихонько нежность вдыхать в слова, 
ловить затылком людские взгляды, 
и улыбаться, и танцевать. 
Срываться в полночь, пить хмель и солод, 
влюбляться чертову сотню раз...

А мир смеётся, он пьян и молод. 
Какое дело ему до нас.







Нравится сказка? Гляжу, молчишь-ка!
Слушай внимательно, до конца:

Кэвин — не рыцарь, почти мальчишка,
старые латы и конь отца.
Парень не ладит с железом острым,
словом не ловит хвосты комет.
Только невеста — в плену у монстра...
так что и выбора, в общем, нет.
Нету ни волка, всезнайки-друга,
крестного мага, чтоб защищал.
Есть только Боб — менестрель, пьянчуга,
в ярких, нелепых, смешных вещах.
Взял, да и бросился под копыта...
что ж, веселее, чем одному.

... Земли, что были давно забыты,
прячутся там, впереди, в дыму.
Ждут на пути города и горы,
небо к полуночи — как витраж.
Кевин узнает и гнев, и горе,
как приручать и седлать ветра.
Люди с гортанным, нездешним смехом,
верность, предательство, гул дорог.
Что ты оставил, когда уехал,
кем ты вернешься под эпилог?
Песни, костры, синева и хвоя,
голос приятеля, взгляд врага —
всё это, хрупкое и живое,
ляжет на Кевина, как загар.
Там, где простор, где удары града,
счастье — пронзительное, как нож.
Рыцарь, уехавший за ограду —
кем же ты станешь, когда дойдёшь?

Меч загорается, резок, звонок.
Монстр повержен, невеста, дом...

... Ты раскусил меня, дьяволенок.
Сказка, конечно же, не о том.

***
Ветер весною — сырой и нежный,
вьется барашком вдали дымок.
Парень бы справился сам, конечно —
Боб лишь немного ему помог.
Кто заподозрит шута — гитара,
вечно бутылка пуста на треть...

... Если ты сильный, крутой и старый —
что еще может тебя согреть?
Если ты видел и мир, и войны,
первые звезды с руки кормил —
что может сделать тебя спокойным,
что станет чудом, и что — дверьми?

Сердце весною — дрожащий лютик,
бьется, что слышно и за версту.

Боба веками пленяют люди.
Люди, и то, как они растут.

Люди, от Англий и до Японий,
ищут границы своей судьбы.
Вот ты кого-то не пнул, а понял,
вот стал немного умней, чем был.
Вот ты меняешь чужие жизни —
мыслями, кисточкой, ртом, пером.
Вот ты боялся, и вдруг решился,
вот помахал тебе вслед перрон.
Если страданья, огонь и сера —
как не устать, не сойти с ума?
Сможешь быть добрым и милосердным —
значит, почти что великий маг.
Люди вокруг — от Москвы до Осло —
помнят минуты, слова, места.
Было паршиво, сегодня сносно,
завтра поможешь кому-то встать.

Петь, узнавать, проживать, лучиться,
в мутных потёмках увидеть свет.
Все, что с тобою должно случиться,
хочешь, не хочешь, оставит след.
Драться, кричать, прошибать, переться,
друга от бед заслонять рукой.
Каждый, сумевший услушать сердце —
кто-то немного уже другой.
Крошатся истины, как печенье,
гаснут и снова горят огни.
Нити сплетаются в приключенья,
в чьи-то обрывки случайных книг.
То, что пугало, сейчас по пояс,
солнце закатное бьет в глаза.

Прыгай в любой подходящий поезд,
и никогда не смотри назад.

***
Всё, что случается, повторится,
Мне уезжать — обними меня.
Едет другой, незнакомый рыцарь
Кто-то бросается под коня



Коль из толпы летят в тебя каменья, 
В сторонку отбежать совсем не грех.
 
Гораздо безопасней, вне сомненья,
 
Издалека послать «подальше» всех!
 
Жди часа своего пока ты целый,
 
Прощая дурака и мудреца,
 
Но убедительно прошу:
 не делай, 
Им
 уподобясь, умного лица 
Готовься к славе, без мечты жить скучно, 
Настанет время, ты свое возьмёшь.
 
Навет, хвалу ль приемли равнодушно,
 
Озвученная мысль и вправду ложь.
 
Будь снисходителен, когда твореньем
 
Твоим жонглирует забавы для,
 
Бедняга некий 
и ему с презреньем 
Ответь, слабо, мол, самому – с нуля?..

Что нажито трудом, поставь на карту, 
Играй на все и не жалей потерь, 
И с финиша рванувши, как со старта, 
Как в первый раз, люби, надейся, верь. 
Короче, не сиди, поэт, без дела, 
Крутись и в клетке «белкой в колесе», 
Умом неволя немощное тело, 
Иди вперёд, ведь ты же не как все. 
Попроще будь, беседуя с царями, 
Тогда к тебе потянется народ…
 
Терпи, казак, триумф не за горами,

Сочтетесь славою, твой час придёт. 
Мгновеньем кратким дорожи и веком,
 
Свой смысл влагая в вымысел любой…
 
Ступай же, миром поделюсь с тобой,
 
Но, чур меня, останься
 
ЧЕЛОВЕКОМ!..


Знаком с грехом не понаслышке,
Я каюсь, Господи прости!
Грешил я даже и мальчишкой,
Грехи ты Боже отпусти!

Ну как прожить греха не зная,
Так сладок тот, запретный плод.
И жизнь грехами подпирая,
Я делал всё наоборот!

Мне говорили: "Не ходи",
А я ходил с грехом встречался.
И мне грозили: "Погоди",
А я назло им напивался.

И понимая, что грешу,
Я всё ж грешил напропалую!
Но отпустить грехи прошу,
Спасти душу свою спешу я.

Ведь грех даётся нам не зря,
И проходя его дорогой,
Живя в грехе, добро творя,
Мы очищаемся не много.

Простите те, кого обидел,
Люблю я тех с кем согрешил.
Но ложь я в жизни ненавидел,
А согрешив, себя ж корил.

А кто безгрешен, пройди мимо,
А кто святой, руки не дай.
А жизнь с грехом не отделима,
Лишь душу Чёрту не продай!


того, кто рванётся против потока, всё равно унесёт туда же
того, кто решит стоять на месте, всё равно унесёт туда же

Милонхолия...или как он стал птицей...
Ты чувствуешь себя птицей не когда летишь вверх, но когда закрываешь глаза....
Я всегда хотел взлететь...оторваться от земли... хотел выти за грань, как пёс хочет сорваться с цепи...
Полёт, это мечта, и не важно куда летишь...вверх...вниз...
Я стаю на крыше девятнадцати этажного дома....57 метров над землёй...примерно....
Воздух тяжелый и холодный.....дышать довольно трудно... я астматик....
Сегодня я решил полететь.... 19 этажей... вполне достаточно что бы вырастить крылья... вполне достаточно для того что бы тебя полюбил весь мир...вполне достаточно что бы исчезнуть...
Я стаю на крою крыши...точнее на узком карнизе за бортиком...я улыбаюсь... сегодня исполнится моя мечта...
Холодный ветер раздувает полы моей куртки...длинная чёлка прилипает к лицу...
Внизу...подо мной, толпятся люди...суетятся, что-то кричат...кто-то пытается открыть дверь на крышу...бесполезно...мне не нужна любовь мира.... мне нужен воздух...я хочу хоть раз вздохнуть полной грудью и не зайтись в хриплом кашле....я хочу хоть раз засмеяться и не потерять возможность дышать...я хочу...
Карниз очень скользкий...я боюсь упасть....странно, боюсь упасть хотя сам собрался прыгать....
Нет, я собрался полететь, а если я поскользнусь, я просто упаду....нет....
Пожарная машина....лестница...люди....пора...
Я подпрыгиваю, делая шаг вперёд и.... я лечу... с закрытыми глазами...в ушах свистит воздух...ревёт воздух....
Я хочу вдохнуть... но не могу... дыхание перекрыло от волнения...сердце бешено колотится...его ритм отдаётся в висках....я не слышу ничего кроме стука своего сердца....наверное это крылья....у меня растут крылья... я лечу....
Не решаюсь открыть глаза...хочу увидеть мир с высока....хочу увидеть мир на грани...за гранью...но я боюсь...
Как собака сорвавшаяся с цепи боится отойти от будки....
В какой-то момент я всё же открыл глаза...сталь, серый бетон, ржавые прутья как железные растения впиваются панели домов...старые газеты...бегущие люди...грязь...грязь...и асфальт....
Больше я не увижу ничего...19 этажей оказалось мало...мало что бы вырастить крылья....мало что бы вздохнуть полной грудью....мало что бы тебя полюбил мир....этого хватило лишь что бы исчезнуть...
Рваные крылья моей мечты... испепеляться огнём их равнодушия....
 ------------------------------------------------------ ------------------------------------------------
Мальчик, лет 15...лежал на асфальте вниз лицом, конечности изогнуты под невероятным углом...даже крови нет... санитары небрежно закидывают его на носилки и укладывают к машину...
За ближайшим поворотом тело выкидывают в мусорный бак....
Сирота....астматик....психически больной ребёнок....ребёнок с мечтой....некому не нужный....всего лишь грязь....всего лишь пустое место веселившее сегодня людей...на миг убивший их скуку...на миг прикоснувшейся к мечте....


Цивильная смерть.
(1/1)
Алхор:
Уходите, вы все же здесь чуждые,
Нам друг друга никак не понять.
Вам одно, нам другое присуждено,
Что посеять, растить, пожинать.
Вы все там, где железо помазано,
Где распятье – бумага с лицом.
Где древнейшими что-то предсказано,
И трясутся над скорым концом.
Мы же выбрали тропки истории,
Но не ваших туманных миров.
Опровергнув седые теории,
Строим собственный, каменный кров.
Где стихи дорожают от мудрости,
Или гения струн простоты.
Где душа – это минимум скупости,
И законы как звезды чисты.
Где с игрушечной предосторожностью,
У лощины встал воинов строй.
И парнишка в полковничьей должности,
Оробело командует: В бой!
Где нет лени и пагубной праздности,
Где не в тягости старый гамак.
И девчонки в печали иль радости,
Где танцуют седой краковяк.
И ж стена между нами все высится,
Уходи, проповедник невежд.
Нам рычать, а не лаять и крыситься,
Чужды мы оловянных чудес.   

***
Яростной порослью букв,
Не отрывая пальцев от строк.
Берусь за порочный труд,
Гнева спускаю курок.
Кто не поймет уходи,
Ни тебе нацарапал я здесь.
Кровавые злые вши,
Где слово – слепая месть.
Ублюдок, инцест первых звезд,
Мне слепит шальные глаза,
Но я проблюю крик – вопрос,
Зачем, поверните назад.
Я смел, я творю во хмеле,
Я чувствую вашу злость,
Вы вши на суке земле,
Я черного пепла горсть,
Узрите паденье птиц,
С дырявого неба на гной,
Ваш каменный слепок лиц,
Надоел им и стал судьбой.
Информация в черной дыре,
Вам полнит отмерший мозг,
Убить по сети во сне,
Искусство каменных розг,
Спесивость ваших детей,
Познавших грех до меча,
Бежит на шабаш смертей,
По середке судно дня,
Вы выкидыш новых систем,
Оргазм разрывающий плоть.
Меж серых мечитесь стен,
Пустить по ноздре?, уколоть,
Не зря вы придумали ад,
Вам этой идти стезей
Я поверну назад,
Подмигнув вам своей спиной.

***
Мы пьем за гибель, гибель возрожденья,
Мы поднимаем тост за смерть творцов,
За крах, из пепла созданных дворцов,
За оловянно – серое движенье.
Нас называют прозой между строк,
Лучистых переплетов многостиший.
Ветров осенних яростным затишьем,
Обрывком к звездам сложенных дорог.
Безумцы блеклые на фоне меньшинства,
Родная кровь нам – скука, однотонность.
Наш смысл – в этот мир нести покорность,
И покорять, тех кто один из ста.
И серость наших знаний, выше гор.
Воздвигнутых мудреными речами,
Отныне МЫ, вам бога назначаем,
И сами исполняем приговор.



Недавно понял, мои друзья детства повзрослели, обзавелись семьями, хорошей\стабильной работой, даже машины накупили... А мне всего этого и не надо. Хочу снова украдкой от родителей затариться пивом и ночи напролет лазить по чердакам и подвалам, представляя себя спецагентами на вражеской территории.
Мы так стремились скорее вырасти и позволить себе "все", а мир взрослых оказался миром еще большей несвободы.





Не знаю, почему я выбрал сегодняшний день. Вроде он казался таким же пустым, как и все остальные, но что-то внутри подсказало, что именно сейчас пришла та самая пора.
Каждый день был таким же серым, от судьбы я и не ждал новых, ярких красок. Да и зачем тратить на такого, как я, эти дорогие материалы, если можно разнообразить чью-либо чужую жизнь? Например, той девчонки, которая сейчас пробежала мимо меня, чуть не столкнув идущего рядом парня в лужу. Золотые косички с вплетенными в волосы ленточками – это так мило. Наверное, мама этого ребенка счастлива тому, что у нее есть ради чего жить, к чему стремиться, чему радоваться.
Хмыкаю и достаю из кармана запечатанную пачку сигарет, которую купил в ларьке возле дома. На самом деле, курить еще не пробовал, но сегодня ведь можно всё, я сам так решил. Осторожно разрываю полиэтилен, открываю пачку и подношу к лицу, медленно вдыхая запах табака. Странное ощущение, почему-то сразу в горле запершило. «Ну да ладно, пока оставим эту затею», - уговаривает меня сознание, и я убираю пачку обратно.

Да, я выбрал именно этот день. Будний день, когда проходящие мимо люди совершенно забывают об окружающих, для них главное – это как можно быстрее добраться до работы или не опоздать на встречу. Небо было бесцветным. Таким же бесцветным, как и моё жалкое одинокое существование. Деревья сбросили свой золотой покров, и теперь отмершие листья лежали под ногами, создавая видимость темного шершавого ковра.

Я поднялся на крышу собственного дома. Достаточно нагулялся, пора бы и честь знать. Интересно, а сколько людей придет на мои похороны? Явится ли кто-нибудь вообще, или мой фантом собственноручно будет вынужден выкапывать могильную яму, класть труп в гроб и засыпать кладбищенской землей? «Но ты же боишься призраков, не страшно ли будет на кладбище?» - спрашивает мой внутренний голос. Действительно, может быть лучше найти себе вечное пристанище где-нибудь в лесу, подальше от остальных?

Пока мои мысли были заняты размышлениями о месте захоронения, я уже перекинул одну ногу через перила и посмотрел вниз. Семнадцатый этаж, ни больше, ни меньше. В горле сразу пересохло, но я постарался поднять взгляд в небо, чтобы не задумываться о продолжительности будущего полета. В результате решил просто сесть на перила и смотреть вдаль, пока не свыкнусь с этим ощущением, как будто ты подвешен на веревке над вольером с крокодилами.
Ах да, сигареты. Мечтал попробовать еще лет с пятнадцати, но всё как-то не решался. Трусость? Точно нет. Скорее, я хотел попробовать бороться с собственным любопытством. И в итоге у меня это получилось – я победил. Но сегодня решил дать слабину. Да, потому что сегодня можно всё, ведь это последний день.

Трясущейся рукой достаю длинную сигарету из пачки. Да и почему все тело дрожит? Хм, наверное, потому, что на улице не больше пяти градусов тепла, а я в одной водолазке. Надо было хотя бы шарф намотать, но сейчас уже не до этого. Прихватываю фильтр пересохшими губами и тут понимаю, что забыл заранее приготовленную зажигалку дома, прямо на тумбе в прихожей. Вот это я оплошал…

- Тебе прикурить? – вдруг раздается за спиной вкрадчивый тихий голос. Я от неожиданности вздрогнул, отчего тело чуть подалось вперед. Я уже почувствовал, что потерял точку опоры, и сейчас вот-вот упаду в бездну, даже не насытившись никотином перед последним путешествием, но тут меня за талию обхватила чья-то сильная рука и потянула обратно.
- Жить надоело что ли? – усмехается таинственный незнакомец, не выпуская меня из объятий и немного прижимая к себе. А мне как-то все равно, если надо будет – вырвусь.
Чувствую спиной его напряженный пресс. А он теплый, пускай постоит здесь еще с минуту, погреет меня и пойдет, куда пошлю.
- Вообще-то да, - произнес я в пространство впереди себя, наблюдая за вырывающимся изо рта паром.
- И почему? – собеседник отодвинулся и отпустил руку.
- Ты обещал прикурить, - не хочу отвечать на его вопросы. Да и какая ему разница?
Крепче сжимаю сигарету в губах и, оставаясь на перилах, поворачиваюсь к человеку, который уже, наверное, успел себя возомнить героем, спасшим мне жизнь.
Хм, обычный парень, крепкого телосложения, что заметно даже под плотной курткой. А лицо мне показалось каким-то знакомым. Кажется, я встречал его когда-то, но просто не обратил внимания.

Мы сверлили друг друга взглядом около секунды, и затем он довольно прикрыл глаза и выудил из кармана куртки зажигалку. Я протянул руку и взял блестящий предмет, поднес ко рту, прикурил и начал медленно втягивать сигаретный дым. В груди закололо, это сразу отозвалось рвотным спазмом в горле, и я закашлялся, тут же уронив изо рта сигарету вниз, на асфальт.
- Подумать, в первый раз куришь, - усмехнулся парень и, обхватив меня со спины за ребра, стащил с перил на саму крышу.
- Вообще-то да, - ответил я, стараясь вырваться из его грубых объятий. – И что ты вообще делаешь?
- Постой со мной перед тем, как прыгать. Мне одному скучно, - не колеблясь, ответил он.
- Думаю, будущий самоубийца – не самая лучшая компания, - отдалившись от незнакомца, встаю напротив, поднимаю на него глаза и ловлю на себе пронизывающий взгляд.
- Да все мы себя убиваем. Со временем, - он достает из кармана куртки собственную пачку, берет сигарету в зубы и одним юрким движением прикуривает. Получилось эти все так быстро и ловко, что я даже невольно восхитился. Наверное, курит уже давно.
- А как ты меня нашел? – в голове возник вопрос, и я не повременил его задать самому собеседнику.
- Я заметил тебя еще в парке. Ты был таким… пустым…
- Да все мы полые внутри, - судорожно выдыхаю, наблюдая за тем, как он затягивается. Тело сковывает от холода, и я обнимаю себя за плечи, чтобы не замерзнуть.

- Ты прав. Так что привело тебя сюда? – не могу не смотреть на его куртку. Парень, отдал бы ты мне её хоть на полминутки, я бы согрелся, спрыгнул – и всё, гуляй, рванина!
- Мне просто скучно жить. Зачем я должен заставлять себя влачить жалкое существование, если можно умереть красиво?
- И это по-твоему красивая смерть – быть размазанным по асфальту? – улыбается, но взгляд не отводит. И есть в его глазах что-то чарующее, дьявольское, темное. Как будто он и есть тот змей-искуситель, заставивший Еву вкусить плод особой яблони в садах Эдема.
- Зато без боли, - вернувшись из короткого транса, ответил я и пожал плечами.
- Значит, ты боишься боли? Это, - он вынул трясущейся рукой сигарету изо рта и рассмеялся, - прости, но это и вправду смешно. Ты собираешься побороть инстинкт самосохранения, а сам боишься причинить себе вред?
- Да тебе-то какая разница? Думаю, это мои проблемы, - огрызнулся я в ответ.
- И то верно, извини. Кстати, как тебя зовут? Я позвоню в скорую, как только ты спрыгнешь и сразу назову твое имя, чтобы не было лишней шумихи.
- А ты предусмотрительный, - сжимаю руки в кулаки. Пускай не лезет туда, куда не просят. Ну ладно, побудем бяками, сегодня можно. – Но я всё равно не скажу.
- Как знаешь, - он снова затянулся, посмотрел в небо и затем многозначительно – на меня.

- Что? – не люблю, когда меня сверлят взглядом.
- Я слышал, что самоубийцы не попадают в рай.
Вот тут уже я не сдержал улыбки:
- Прости, парень, но я не верующий, так что можешь мне не промывать мозги этой ересью.
- Это дело каждого. Но я вот про что: если помочь человеку попасть в рай, когда его единственная дорога – это ад, то и этот человек тоже обеспечивает себе хорошую жизнь после смерти…
- К чему ты клонишь? – вскинув бровь и обняв свои плечи руками, перебиваю парня я.
Он хмыкнул в ответ и, мягко улыбнувшись, коротко ответил:
- Я тебя подтолкну.

Я удивился. Хм, а зачем мне его помощь? Я могу и сам. Или… не могу? Нет, я всё решил, у меня хватит смелости, он мне не нужен. Не собираюсь связывать последние секунды своей жизни с каким-то незнакомым человеком, вдобавок, парнем.
- Не нужно, - сухо отрезаю я.
- Тогда могу ли я быть рядом, когда это случится? – ядовито улыбаясь, поинтересовался он.
- Это уже на твое усмотрение, мне все равно.
- Ну, сделаем это сейчас или ты хочешь немного подождать?
- Навязываешься, - не выдерживаю я, стараясь охладить его пыл.
- Я могу и подождать… - парень закатывает глаза, и я понимаю, что не могу оторваться от него. Каждая черта лица чем-то притягивает, завораживает, и я начинаю невольно завидовать: наверное, у него жизнь намного интереснее моей. В сознании возникает детская обида на проказницу-судьбу, так нечестно отмеряющую долю красок на жизненный путь каждого человека. Кто-то сияет от счастья всю жизнь, а кто-то вечно довольствуется серостью рутины.

На глаза наворачиваются самопроизвольно выступившие слезы, и я отворачиваюсь от парня, чтобы не показать истинных эмоций. Делаю робкий шаг к перилам, затем еще один, но уже более уверенный – и вот я уже стою над пропастью, нужно только переступить через них и прыгнуть вниз.
- Я рядом, - шепчет он мне на ухо и со спины обнимает за плечи, стараясь не сковывать моих движений.
- Мне не обязательна такая поддержка, - фыркаю, а сам подаюсь чуть-чуть назад, чтобы каждым позвонком чувствовать его тепло. Всё-таки пускай останется здесь до рокового момента, хочу, чтобы хоть кто-то запомнил меня таким. Именно таким, в ком еще теплится жизнь, бурлит кровь и бьется пустое сердце.
- Не бойся, я пока держу. Переступай, - произносит он, опаляя своим горячим дыханием область шеи. Да что ж он делает, дурак, я сосредоточиться на ногах не могу! Да и не нравится мне всё это, как-то неправильно. Незнакомый парень сейчас кажется единственным человеком, способным проявить сочувствие. Или он просто хочет увидеть чью-то кончину, предсмертный страх в глазах, безмолвный шепот в пустоту?

Наконец, набравшись сил, я перелез через перила и оказался на самом краю выступа. Еще шаг – и я уже буду лететь вниз, к своему концу.
Я невольно сглотнул.
- Ты боишься? – тихо, подавленным голосом спрашивает он. Ничего не ответив, я сказал:
- Я так и не покурил.

Он улыбнулся, одной рукой вытащил из кармана куртки пачку, зубами прихватил последнюю сигарету и прикурил.
- Можно затяжечку? – не отрывая взгляда от пепла на кончике сигареты, висевшей около моего уха, осторожно поинтересовался я. В ответ он лишь улыбнулся, сделал затяжку и, не выпуская дыма изо рта, извернулся и поцеловал меня в губы.

Боже, что я делаю? Кажется, тянусь рукой к его шее, чтобы обнять, а сам медленно поворачиваюсь на цыпочках, чтобы раньше времени не сорваться с выступа и не полететь вниз. Нет, только не сейчас. Небеса, дайте мне еще минутку, и я всё сделаю.
Стараясь не выдыхать дым, парень начал медленно водить языком по моих губам, и я послушно разомкнул челюсти, позволяя ему углубить поцелуй. Как только я это сделал, его орган тут же юркнул ко мне и начал изучать внутренние стенки рта. Я почувствовал горький привкус дыма и тут же судорожно вдохнул то, чем незнакомец позволил мне довольствоваться от остатков затяжки.

Я уже стоял спиной к пропасти и лицом к тому, кто сейчас заставляет меня балансировать между жизнью и смертью, а не прыгать вниз, забывая обо всем. Он одной рукой обнимает меня за талию, причем так крепко, что я буквально впечатываюсь в его грудь, а второй держит за волосы, немного оттягивая назад, чтобы было удобнее целоваться.

Может быть, это и есть тот самый флакончик краски, который готовила для меня судьба? Может быть, именно так она собиралась скрасить остаток моей никчемной жизни? Мне уже все равно, но, кажется, если сейчас он попросит меня остаться на этой крыше, я не буду против. Что это? Я уже готов отказаться от своей маниакальной мысли покончить жизнь самоубийством? И всё из-за какого-то таинственного незнакомца, имени которого я не знаю… да и не хочу знать. У такого человека не должно быть имени, должен быть только образ, силуэт.

Оторвавшись от меня и немного отдалившись, так, чтобы между нами возникло пространство, парень посмотрел в мои глаза и тихо спросил:
- Не передумал?
- Не знаю… - неоднозначно ответил я. Признать, что я уже готов остаться здесь, с ним, живой и невредимый, было как-то неудобно, поэтому я просто опустил взгляд на его грудь и глубоко вздохнул.
- Если ты сомневаешься, - он выпутал пальцы из волос и положил ладонь на мою грудь, - значит, я выполнил именно то, что и хотел.

Я невольно улыбнулся и потянулся губами за вторым поцелуем, но тут почувствовал, что за талию меня уже никто не держит, а рука, покоившаяся на моей груди, толкает в сторону пропасти. Я вопросительно смотрю на парня и ловлю его взгляд, совершенно пустой и незаинтересованный ни в чём.

Всем телом ощущаю, что я уже в состоянии невесомости, и ноги мои как будто в замедленной съемке соскальзывают с края выступа. Я вытягиваю руку вперед, чтобы ухватиться за куртку парня, но он делает решительный шаг назад, и я устремляюсь прямо вниз, во тьму, туда, где уже ничто не важно.


***


- Оказывается, где-то глубоко внутри, у тебя была воля к жизни... зато я спас твою душу, малец, - горько улыбаясь, тихо произносит Он, переступает через перила, как это делал минуту назад так полюбившийся ему паренек, и прыгает следом. Без сомнений, без колебаний, без страха. Ведь не одному умирать не так страшно, а с любовью в сердце – тем более.